Кажется, пришло, наконец, время облечь мысли и чувства в слова. Пусть они будут путанные, пусть я буду перескакивать с одного на другое. Неважно. Сложились осколки, один к одному, которые складывались в единое целое много лет.

...я помню, как впервые почувствовала боль. Боль трав, цветов, деревьев. Кажется, мне было года три, не больше. Помню бессильную ярость и опустошающее сожаление о том, что я ничего не смогла сделать.

...я помню, как Смерть впервые коснулась меня в мои шесть. Моя любимая бабушка испустила последний вздох утром весеннего дня, и я проснулась ровно ту самую минуту, уже зная, что она ушла.

Я не помню, откуда я впервые узнала миф о Персефоне. Точно не из всем известной книги древнегреческих мифов, ибо его там нет. Я сама недавно проверяла. Я даже не помню, сколько лет мне было. Видимо, тогда ни сам миф, ни те, о ком он повествует, не произвели на меня должного впечатления. А потом вот - догнало. Где-то в 20 лет или около того, когда я всеми силами, всеми правдами и неправдами излечивала свою душу от нанесённых ей ран.

Я писала курсовые по юнгианству и читала огромное количество трудов как самого Юнга, так и его учеников. Великий мэтр и его последователи, конечно же, никак не могли пропустить столь интересный миф. Не смогла пропустить его и я. И пришлось пропустить по-другому: через себя. В какой-то момент я обернулась на свою жизнь и поняла: история Персефоны - это моя история. Всё как по нотам, роли расписаны, хотя и слегка изменены. Маленький Лин в роли беззаботной Коры, мама и бабушка (потом - только мама) - единая в двух лицах заботливая и сверх-опекающая Деметра, папа - Зевс, который вроде есть, а вроде и нет. А вот образ Аида в моей личной истории разделился надвое. Потому что мою радость, беззаботность и доверие к жизни и миру забрали скорее коллективно, чем лично: школьная травля с первого класса, папа, ставший искать истину на дне бутылки, с пятого, несчастная любовь и предательства подруг где-то в десятом. Я попала в личный ад, в маленькую личную бездну отчаяния, боли и желания умереть. А потом появился мой Аид. Серьёзный молодой человек, с которым мы оказались на одной специальности в университете. Он стал моим другом, наставником, целителем и возлюбленным. Каким-то невероятным образом он смог провести меня по лабиринтам моего Царства Теней, показав выход и одновременно - что оно далеко не так ужасно. Я до сих пор до самой глубины души ему благодарна ему за это. А уж как не любила его моя мама... нет, она всегда была предельно вежлива и приветлива с ним. Но в приватных беседах частенько говорила, что он ей не нравится. Неудивительно: рядом с ним я росла духовно, преодолевала ужас перед миром и людьми, освобождаясь таким образом от её опеки, которая с годами становилась всё более удушающей. Я даже хотела выйти за него замуж, но, так уж вышло, что не срослось.

Ах да. Ещё один момент сходства историй. Я меняла имя. Пусть это и произошло раньше, чем моё Царство Теней стало именно моим, но, оглядываясь назад, я вижу, что момент перемены имени стал начальной точкой, откуда пошёл разворачиваться процесс исцеления. Сначала - медленно и почти незаметно, но потом - набирая силу подобно тому, как в реку вливаются ручейки, делая её шире и полноводней.


Однако в моём личном гнозисе мне больше импонирует современная интерпретация мифа о Персефоне. Та, в которой юная богиня уходит в Подземный мир добровольно, чтобы перестать, наконец, быть просто дочерью своей матери (ибо само имя "Кора" означает просто "девочка", а стать кем-то, стать собой. Я вспомнила, что когда-то давно участвовала в мифодраме и играла, конечно же, Персефону. И отчётливо помню, как, вжившись в роль, чуть ли не запрыгнула в колесницу Аида (в реальности никакой колесницы, конечно же, не было, но сам факт) - лишь бы только он поскорее забрал меня с опостылевшего и набившего оскомину острова. А Деметра в той же мифодраме у девушки, её игравшей, была прямо-таки анекдотичной одесской мамой вида "Доця, иди домой!" - "Мама, я замерзла?" - "Нет, ты хочешь кушать!" И в этом случае все ужасы Подземного мира - это испытания на пути обретения своей истинной сути, своего места в мире. И зёрна граната - как преображающие крупицы философского камня. И, хотя Персефона вернётся обратно в подлунный мир, она уже другая. Не послушная дочка-куколка своей матери, а Та, Что Принадлежит Двум Мирам. Одинаково могущественная в обоих из них.

А теперь - совсем уж личный гнозис.
Я называю Её Двуликой (хотя Она не особо меняет свой образ) и Той, Кто Возвращается. Я посвящаю Ей все цветы, что растут у меня на окне, что оказываются в вазах на моём столе и что выходят из-под моих пальцев. Она редко говорит со мной лично (а Её супруг оказался гораздо более разговорчив, чем я ожидала сначала), предпочитая вдохновлять на творчество через своих зелёных подопечных и через эстетику мрачного одновременно. Но Она же Двуликая, Ей можно. "СМЕРТЬ и цветочки!" - это вполне в Её духе и в русле Её странноватого, но милого юмора.

А ещё... я всем сердцем верю, что первые весенние цветы - это души, которым пора жить снова. Та, Кто Возвращается забирает их из Царства Теней под притворное ворчание Того, Кто Остаётся, и они прорастают новой надеждой и новой жизнью. Кто-то так и останется цветком, пока не придёт его время, а кто-то улетит в другую жизнь, лишь только опадут лепестки его подснежника...